В прошлой жизни я была своим отражением. Я знаю это точно, потому что и сейчас в полнолуние я меняюсь местами с ней, сидящей в зеркале. Я помню, как жила тогда, когда меня и луну разделяла тонкая корка, которую нельзя было перейти без разрешения той, другой, второй меня.
В прошлой жизни мне было тяжело. Тяжело повторять те движения, которые не нравятся, трудно произносить те слова, с которыми не согласна. Где бы она не проходила, я шла с ней рядом, и тогда, не зная еще, что я тоже живая, что я не просто отблеск на гладкой поверхности, она, смеясь, называла меня своей единственной подругой. Я помню очень смутно, где мы с ней жили. Помню, что вокруг был снег и лед, помню, что она любила в новолуние подкидывать дощечки со странными рисунками в воздух, а потом долго сидеть, задумчиво водя по ним пальчиком, и в конце, как-то странно и обреченно улыбаясь, подмигивать мне. Когда ты – отражение, ты все ясно видишь, но ничего не слышишь. Я не могла тогда понять по движениям ее губ, что ей предсказывали эти странные рисунки, а она и не думала о том, что мне что-то нужно об’яснить, и только грустно вздыхала, позвякивая монетами, вплетенными в волосы.
Она была красива, не раз ледяные утесы вздрагивали от звона скрещиваемых за нее мечей. Многие клялись ей в вечной любви и обещали всегда быть с ней рядом. Многие приходили и уходили, но в самые тяжелые моменты мы с ней всегда оставались вдвоем. Так было и в тот день. В день, когда уходил последний корабль, уносивший под развернутым парусом кого-то, кого я никогда не видела вживую. Его образ я помню только потому, что каждый раз, думая о нем, в ее глазах отражались его черты. Я не знаю, кем он был, но ей он, кажется, был очень нужен…
В тот день уходил последний корабль, и ветер, не слушаясь ее настойчивых просьб, не утихал, унося Его все дальше. Тогда я была отражением, но, забыв обо всем, я перестала всматриваться, как она, в линию горизонта. Я смотрела на нее, понимая, что сейчас что-то лучится. А она улыбнулась мне той самой обреченной улыбкой новолунья, и, толи оступившись, толи нарочно, упала вниз, ко мне, на лед…
Теперь она сама отражение. Но каждое полнолуние мы меняемся с ней местами, и она, вырвавшись из зеркального плена, улетает. А я сижу в холодных стенах зеркала, вспоминая те дни и незаметно оказываюсь в том дурацком положении, когда в комнате уже никого нет, а в зеркале задумчиво двигается отражение. Почему я соглашаюсь на этот обмен? Потому что я и сейчас ее единственный друг, потому что я до сих пор помню, как тяжело быть отражением, помню, как это здорово вырываться раз в месяц в полнолуние и летать под облаками, свистеть ветром в ветках деревьев, смотреть в глаза бродячим кошкам, читая в их глазах то же, что светится и в твоих, и к 3-м часам утра, в мгновенье катастрофического избытка тоски и нехватки воздуха, взмывать к луне, будто растворяясь в ее лучах, а потом возвращаться обратно, туда, куда никогда не проходит лунный свет, отражаясь от поверхности. Но почему-то мне кажется, что в это самое горькое время ночи ее никогда не бывает в городе, она сотит на краю того самого обрыва, над мутной, заледеневшей рекой, и провожает… а может и встречает из тумана тот самый последний корабль, готовый вернуться и забрать ее с собой…
|
Каждая фраза сама по себе - шедевр... Но в их обилии теряется идея... Слишком вычурно...
